Им было комфортно впятером на двухместном диване, но сейчас, вдвоем, нет такого расстояния, чтобы не быть друг другу чужими. Это неприятно и непривычно, но кажется, что для того, чтоб все исправить, починить, им не хватает деталей. Не хватает остальных.
— Ты видел его мелкого? — Найл не уточняет, облизывает запотевшее горлышко пивной бутылки и смотрит куда-то в пол. Гарри морщится. Он мог бы. Ему это ничего бы не стоило. Он любит детей, он любит Луи, и он был в это время в Америке.
— Нет.
Найл кивает. Пять лет назад у него не было этой хмурой складки между бровями. Пять лет назад Зейн легко разгладил бы ее пальцем.
— Я звал Лиама, но у него София.
Гарри кивает. София. Как простуда, только девушка. Аргумент, не возразишь, нельзя обидеться на простуду, даже если ее зовут София и она симпатичная.
— Только ты, — Найл бросает пустую бутылку на ковер, и Гарри хочется поморщиться, спрятаться от этого нехарактерного, неправильного жеста — Найл не любит бардак, никогда не создает его, это не его работа в их компании. Найл— про заботу, а не про хаос.
"А что я", — мог бы сказать Гарри, но не говорит. Отставляет свою бутылку на столик, и сграбастывает Найла в объятия, крепко, цепко, чтобы не вырвался. Чтобы не было мысли вырываться.
— Не только я.
Они сидят так недолго. Телефон Найла оживает сообщением от Луи, вслед за этим приходит фотка от Лиама, и можно было выдохнуть, но.
Луи пишет про ребенка. Лиам пишет, что они с Софией едут в отпуск.
Найл прячет лицо в плече Гарри и вздыхает.
— Только ты.
Гарри не решается его переубеждать.